Доусон молчал. Не желая признавать очевидного, он, однако, понимал, что Аманда права.

Распад семьи все изменит, в том числе и Аманду, как ни страшно было Доусону об этом думать. Он вспомнил письмо Така, который считал, что ей может потребоваться гораздо больше времени. Не исключено, что все уже кончено, и ему нужно просто жить дальше.

Но этого не должно быть. Он вспомнил, как все прошедшие годы мечтал снова ее увидеть, мечтал об их совместном будущем, которого у них, вероятно, никогда не будет. Он не хотел, чтобы она раздумывала, он хотел чтобы она сделала выбор сейчас же, хотя знал, что именно сейчас, как ничто другое, ей необходимо время. Он с силой выдохнул, надеясь, что так станет легче говорить.

— Будь по-твоему, — наконец произнес он.

И тогда Аманда заплакала. Борясь с охватившими его эмоциями, Доусон поднялся. За ним последовала Аманда. Он притянул ее к себе, и она бессильно прильнула к нему. Вдохнув ее запах, Доусон вновь представил ее волосы, окрашенные предвечерним солнцем, в тот миг, когда он впервые увидел ее выходящей из гаража возле дома Така, ту естественную грацию, с которой она двигалась по цветочному саду в Вандемире, тот момент, когда в теплом уютном доме Така, о существовании которого Доусон никогда не знал, их губы слились в жадном поцелуе. И вот теперь всему этому пришел конец — словно последний всполох света мелькнул в темноте бескрайнего туннеля.

Потом они еще долго стояли на крыльце, прижавшись друг у другу. Аманда прислушивалась к биению сердца Доусона, и ей казалось, что ничто в ее жизни не может быть более естественным. Ей так хотелось невозможного — начать все с чистого листа. И уж тогда бы она все сделала правильно — не позволила бы ему уйти. Ведь они предназначены друг для друга, они две половинки единого целого. У них еще есть время. Аманда чуть не произнесла эти слова, почувствовав, как Доусон прикоснулся к ее волосам, но сдержалась и лишь пробормотала:

— Я была рада снова тебя видеть, Доусон Коул.

Рука Доусона продолжала касаться ее гладких, роскошных волос.

— Быть может, мы еще встретимся как-нибудь?

— Возможно, — ответила Аманда и смахнула слезы с щеки. — Кто знает? Вот я как-нибудь соберусь, да и нагряну в Луизиану. Вместе с детьми.

Доусон выдавил из себя улыбку — в его сердце затеплилась слабая надежда.

— А я приготовлю ужин, — сказал он. — На всех.

Аманде пришла пора ехать. Спускаясь с крыльца, Доусон протянул ей руку, и Аманда сжала ее с такой силой, что Доусону стало больно. Они вытащили из «стингрея» вещи и медленно побрели к машине Аманды. Доусон вдруг необычно остро почувствовал, как покалывает его шею сзади утреннее солнце, как ласково, словно перышком, его касается ветерок, как шелестит листва, но все это ему виделось словно во сне. Он сознавал лишь одно: все подходит к концу.

Пока они шли к машине, Аманда не выпускала его руку. Доусон открыл перед Амандой дверь и, развернувшись к ней лицом, нежно поцеловал ее. Легко, едва касаясь губами ее щеки, он скользнул по оставленным слезами дорожкам, по ее подбородку. При этом он не переставал думать о том, что написал ему Так. Он внезапно, очень ясно понял, что, несмотря на наказы Така, уже никогда не сможет спокойно жить дальше. Аманда — единственная любовь его жизни, та женщина, которую он хотел любить.

Аманда с трудом оторвалась от него, затем, сев за руль, завела машину, захлопнула дверь и опустила окно. Их глаза блестели от слез. Она неохотно сдала назад, и Доусон, не сказав ни слова, отошел в сторону. Терзавшая его боль отражалась в искаженном страданием лице Аманды.

Она развернула машину и направилась к шоссе. От слез весь мир слился в единое мутное пятно. Достигнув поворота дороги, Аманда посмотрела в зеркало заднего вида и зарыдала: фигура Доусона, который продолжал стоять на том же месте, стала совсем маленькой.

Чем быстрее ехала машина, тем сильнее плакала Аманда. Деревья по сторонам стояли стеной.

Хотелось развернуться и возвратиться к Доусону, сказать, что она найдет смелости стать той, кем хочет.

— Доусон… — прошептала Аманда, и хоть он не мог ее слышать, поднял руку в последнем прощальном жесте.

Вернувшись в дом матери, Аманда увидела ее сидящей на веранде, потягивающей холодный чай. По радио тихо звучала музыка. Аманда молча поднялась по лестнице и проследовала к себе в комнату. Она включила душ и разделась. Обессиленная и опустошенная, как порожний сосуд, она встала перед зеркалом.

Жалящие струи воды показались наказанием. После душа Аманда натянула джинсы и простую хлопчатобумажную блузку, собрала вещи. Клевер был спрятан в кармашек сумки на молнии. Все делая на автопилоте, она сняла простыни с кровати, отнесла их в прачечную и бросила в стиральную машину.

Вернувшись к себе в комнату, она стала перебирать в памяти все, что предстояло сделать: починить ледогенератор в холодильнике дома — она забыла это сделать перед отъездом; начать планировать мероприятие по сбору средств, которое она все откладывала, однако не успеешь оглянуться, как наступит сентябрь. Нужно найти фирму по обслуживанию подобных мероприятий, и, пожалуй, стоит начать с пожертвований на подарочные наборы. Не забыть записать Линн на подготовительные курсы. Аманда пыталась вспомнить, внесли ли они задаток за комнату Джареда в общежитии. На следующей неделе домой приедет Аннет и, наверное, захочет чего-нибудь вкусненького на ужин.

Так она строила планы, оставляя этот уик-энд позади, постепенно возвращаясь к своей прежней жизни, что тоже показалось ей наказанием, как и душ, смывший запах Доусона с ее тела.

Но даже когда она немного успокоилась и ее мысли вошли в прежнее русло, Аманда не могла спуститься вниз. Она села на кровать. Комнату заливал мягкий солнечный свет, который вдруг напомнил ей Доусона, оставшегося на дороге. Его образ возник перед ней как наяву, и вопреки себе — вопреки всему — Аманда внезапно осознала, что приняла неверное решение. Но шанс вернуться еще оставался, и они могли постараться, чтобы, несмотря на все трудности, все получилось. Пройдет время, и все образуется, дети простят ее. Даже она сама себя простит.

Однако Аманда продолжала сидеть словно парализованная, не в силах пошевелиться. — Я тебя люблю, — прошептала она в тишине комнаты, ощущая, как ее будущее, словно песчинки, уносится ветром, будущее, которое уже почти превратилось в сон.

16

Мэрилин Боннер стояла в кухне, лениво наблюдая из дома, как рабочие в саду отлаживают систему полива. Вчера был ливень, но поливать деревья все равно было нужно, и она знала, что рабочие, несмотря на выходные, проведут здесь большую часть дня. Мэрилин давно поняла, что фруктовый сад — все равно что избалованное дитя: ему всегда не хватает внимания, ему всегда чего-нибудь не хватает.

Однако настоящий двигатель бизнеса был не сад, а маленький заводик по производству желе и фруктовых консервов. Всю рабочую неделю там трудилось около десятка человек, но в выходные заводик пустовал. Когда Мэрилин его только построила, все вокруг шептались, что предприятие не покроет издержек. И правда, первое время было действительно тяжеловато, однако мало-помалу слухи улеглись, потому что дело стабилизировалось, хотя на желе да джеме особо не разбогатеешь. Но все же бизнес обеспечивал безбедное существование, и даже было что оставить детям. А Мэрилин это вполне устраивало.

Сегодня она все никак не могла собраться с силами и переодеться, как обычно: снять одежду, в которой ходила в церковь и на кладбище. И есть ей тоже не хотелось, что для нее было не совсем обычно. Возможно, кто-то решил бы, что она заболела, но Мэрилин знала, в чем дело.

Отвернувшись от окна, она оглядела кухню. Несколько лет назад она отремонтировала ее вместе с ванными и большей частью первого этажа. После этого она поймала себя на том, что начала наконец относиться к старому деревенскому дому как к своему собственному или, скорее, как к дому, о котором она всегда мечтала. Пока не было ремонта, она воспринимала его как дом родителей, что с годами стало вызывать у нее дискомфорт. У Мэрилин в течение ее нелегкой взрослой жизни много чего вызывало дискомфорт, но как бы тяжело ей ни было, из всего она всегда делала выводы. И потому, несмотря ни на что, сожалений в ее жизни было гораздо меньше, чем могли бы подумать окружающие.